Екатерина Олькина: на отказ от некрасивого предложения мне ответили: «А как ты хочешь, дорогая? За всеми кто-то стоит»
Красивая и обаятельная Екатерина Олькина запомнилась и полюбилась зрителям в образе утонченных и трогательных девушек. Сама она говорит, что ей больше нравятся роли отрицательных персонажей, где есть простор для профессиональной самореализации. 9 мая на телеканале «Россия» состоялась премьера военной драмы «Катюша», где у Екатерины одна из главных ролей. О новом проекте, сравнении с Одри Хепберн, магии театра и своей главной роли в жизни актриса откровенно рассказал «ТН» в эксклюзивном интервью.
— Вы вновь играете роль военной летчицы. Это ваша «ночная ласточка» из одноименного сериала долетела до 1944 года?
— В этот раз моя героиня и старше в офицерском звании, да и летает на совершенно другом самолете. Тем не менееони обе летчицы и выполняют боевые задания в небе.
— За штурвал самолета в этот раз садились более уверенно?
— Не могу сказать, что от этого чувствовала себя более уверенно в кадре — наоборот, чем старше становлюсь, тем больше понимаю, какая это большая ответственность. И создатели фильма, и все актеры сделали все на максимально высоком профессиональном уровне, чтобы зритель верил тому, что видит на экране, чтобы все было по-человечески и душевно.
— Фильмы о войне для вас особая история?
— Да. Я считаю, очень важно не сыграть, а прожить эти роли, потому что мы, наше поколение, уже далеко от той войны, мы уже немного другие. Мы живем в другом мире — других взглядов, ценностей, целей. Я не говорю, что это хорошо или плохо, но сейчас все по-другому. И как мне, человеку, живущему в другом мире, понять и сыграть девчонку, которая отправляется каждый раз на боевое задание, каждый день рискует своей жизнью?
— Вы понимаете роль капитана Клюевой?
— Мне повезло с этой характерной ролью. Галя Клюева — это очень яркий и многогранный образ. По сюжету отец, который тоже был военным, ее с семьей отправил отсиживаться в тыл, пытался защитить их таким образом. Но она решила иначе. Прилетела на фронт к своему отцу в качестве пилота боевого самолета, совсем уже другой. У нее дикая жажда жизни. Просто какая-то невероятная! Понимая, что каждый боевой вылет — фактически билет в один конец, и в любой момент ее могут сбить, она каждое мгновение своей жизни проживает на полную катушку. Если любить — то просто на разрыв, если ненавидеть — то так, что гром и молнии, если веселиться — то до упаду. Я очень хотела максимально точно и достоверно донести этот запоминающийся образ, показать ее цельную натуру.
— Сложно было вживаться в эту роль?
— Первое, что я сделала,— обрезала волосы. У меня они длинные, и когда убираешь их под летный шлем — это дико неудобно. Конечно, в кадре это выглядит эффектно, когда лицо летчицы крупным планом и длинные волосы выпадают из-под шлема. Так обычно представляют летчиц в рекламе. (Улыбается.) Но в реальной фронтовой ситуации так никогда же не было. Это же просто смешно и нелепо! Никто боевые вылеты с модной укладкой и макияжем не совершал.
— Не жалко было отрезать?
— Нет, оно того стоило. Я за максимальную достоверность и в жизни, и в кино. Мы сразу договорились, что в этом фильме у моей героини не будет никаких накрашенных ресниц, никакого грима. Я хлопала в ладоши и очень радовалась, так как эта история совсем про другое.
— В работе над ролью вы общались с ветеранами войны?
— Я много расспрашивала о войне свою бабушку. Она была девочкой в то время, нотем не менееона мне очень многое сумела рассказать. Например, что фронтовики, когда собирались, они всегда хохотали, им хотелось вспоминать только светлые моменты того страшного времени. И я понимаю их, ведь если не пытаться видеть радость в каждом мгновении, зачем тогда жить? Еще я смотрела много документальных фильмов, хроник того времени.
— У вас яркая кинокарьера — полярность образов, ролей. Есть жесткие — военные, силовики, следователи, есть утонченные и лирические. Что интереснее играть?
— Наверное, удивлю, но мне всегда интересно сыграть плохую девочку.
— Почему?
— Может, я уже наигралась хороших и правильных девушек? (Улыбается) Даже если у меня лирическая героиня, я все равно ищу в ней какую-то червоточинку, что-то неправильное. Потому что изначально положительные герои ну совсем какие-то рафинированные. А так не бывает. У каждого человека есть и светлая, и темная сторона. Ее, может быть, даже никто не видит, но она есть, иначе мы бы не ходили по этой земле, а летали в небесах. А вторые роли — антагонистов или соперниц — сценаристы, как правило, выписывают более объемно, более интересно. Там всегда есть за что зацепиться. Потому что, если человек совершает какой-то некрасивый поступок, — это, как правило, следствие травмирующего жизненного опыта. И должно быть понятно, из-за чего этот человек так поступил. Всегда же есть причина? Дальше я, как актриса, уже могу раскручивать сюжет по спирали.
— Для вас это важно — найти в образе какую-то зацепку?
— Конечно! Во-первых, мне нужно понять, что я хочу этой ролью сказать. Во-вторых, что можно узнать, какая-то должна быть озвучена проблема, травма, боль.
— А если ваши изыскания расходятся с режиссерским видением, что делаете?
— Ну, во-первых, я везучая в этом плане. Мне посчастливилось работать с хорошими режиссерами, которые никогда не скажут — делай «попроще». Конечно, бывали режиссерские правки моей «домашней работы» над ролью. Так было с Душаном Глигоровым, когда я пыталась разобрать по винтикам действия своей неоднозначной героини. И я бесконечно благодарна Душану за то, что он меня буквально «бил по рукам» за мое стремление обелить поступки моей героини. Я ему благодарна, потому что когда фильм вышел, я поняла, что не надо бояться показать человека в некрасивости, потому что на контрасте все проявляется только ярче. Чем сильнее тьма, тем ярче свет — ведь так?
— Какой тип режиссера для вас наиболее адаптивен? По характеру, по манере работы с актерами?
— Главное, чтобы был диалог, когда он есть — это всегда интересно и продуктивно. Иногда во время него происходят удивительные открытия, причем магические моменты происходили, как в демократической атмосфере общения, так и в диктаторской. Но я стараюсь доверять режиссерам. Алексей Мурадов мне как-то даже запретил смотреть оперативно отснятый материал, потому что я свою работу оцениваю с точки зрения актрисы, и мне дико все не нравится, я до последнего буду сомневаться. А целую картину создает режиссер, он — художник, а артисты — краски. Только он знает, как будет монтировать, как повернет следующую сцену, куда артиста дальше «толкнуть». Но это я говорю о хороших режиссерах, о настоящих творцах.
— Красивым актрисам, как вы, легче карьера дается? Или, наоборот, сложнее?
— Очень часто задают этот вопрос, и я не понимаю, почему. (Улыбается.) Очень многое зависит от удачи, иногда от каких-то связей. Моя мама, например, всегда говорила: «Я вообще не понимаю, как тебя куда-то утверждают без связей, родственников и так далее». Мне сложно сказать, кому легче. Всем легко и сложно, но по-разному. Красивым актрисам сложно в том случае, если вдруг поступает, мягко скажем, не совсем красивое предложение, а ты от него отказываешься. Вот тогда этот человек тебя точно никогда уже не пригласит вместе работать.
— У вас были такие случаи?
— У меня были, да, когда я совсем еще была молодая. Это сейчас со мной уже все понятно: у меня дом, семья, дети и единственная любимая работа. А когда была молоденькая, у меня была такая неприятная история. Я тогда, чтобы просто сбежать, сказала, что мне надо маму встречать в аэропорту. И тогда этот человек неожиданно произнес: «А как ты хочешь, дорогая? За всеми кто-то стоит». Мне стало так противно. Мне стало жалко этого человека, что он живет с такой своей ущербной правдой жизни. В его представлении мира все продается и все покупается. Душа такого человек, я уверена, не может откликнуться, например, на «Рождение Венеры» (шедевр Сандро Ботичелли.— Прим. автора), он видит просто голую телку. Он не поймет арию мадам Баттерфляй из оперы Пуччини, он просто не услышит важного. Мне жалко таких людей! Я им сочувствую, потому что в мире столько прекрасного, светлого, чистого.
— Вас не обижает, что вас постоянно сравнивают с голливудской актрисой Одри Хепберн? Ищут такой типаж и находят вас.
— Только недавно показали такую статью, где написали, что я похожа на Одри Хепберн. А я залезла в комментарии — мне было интересно, как там люди отзываются по этому поводу. И там столько было неприятного! «Какая там Одри! Ей до Одри как до Луны!» В общем, повеселили меня. (Улыбается.)
— Отнеслись с юмором к этому?
— А как же еще? Все эти досужие комментарии имели бы какой-то смысл, если бы я сама себя сравнила с Одри Хепберн. Но ведь это не так. Что за бред? Одри, безусловно, интересна мне как личность, как актриса. Она мне близка по духу и понятна. Мне кажется, что у нее большое распахнутое в мир чувство любви к жизни, к людям. От нее исходит какая-то доверительная энергия, и мне это очень близко и понятно. Конечно, мне хочется, чтобы в каких-то образах я могла бы это воплотить. Но это все! На этом все сравнения заканчиваются.
— Для вас есть идеал в профессии?
— Как в Библии сказано: «Не сотвори себе кумира»? (Улыбается.) Конечно, я иногда, чтобы настроиться, подготовиться к роли, смотрю, как это делали другие актрисы. Хочу получить личные впечатления, чтобы для себя решить, как делать. Или, наоборот, увидеть, что это было не очень точно.
— Как развивается ваша театральная карьера?
— У меня недавно в театре «Школа современной пьесы» состоялась премьера спектакля «Семейный шкаф и его обитатели» по пьесе канадского драматурга Орена Сафди «Выживание». Если не ошибаюсь, пьеса впервые поставлена в России, и она очень непростая. Это было невероятно сложно! Это чудо психологического театра, когда актеры не играют, а живут в ролях, когда зрители, то смеются, а то — ком в горле. Мы работали над ней очень долго и тщательно, я погрузилась полностью в репетиционный процесс. Мои домашние уже грезили: когда же спектакль выпустят и мама вернется домой. (Улыбается).
— Вам нравится театральная сцена?
— Да. Это совершенно другие ощущения и энергетические затраты. Ты выходишь на сцену и все время сдаешь экзамен: насколько ты профпригоден. Здесь нет дублей, нет спасительного монтажа. Ты выходишь, и зритель либо хочет на тебя смотреть, и ты полностью завладеваешь его вниманием, либо ты на это не способен. Я испытываю невероятное удовольствие и от сценического действия, и от взаимодействия со зрительным залом. Чувствую: то ему легко, весело, то вдруг гробовая тишина, и я понимаю, что сейчас могу держать паузу, и они со мной. Это бесценно! На последнем спектакле был удивительный момент, когда на поклонах подошла бабушка, которой уже много-много лет, и она подарила мне маленький букетик нарциссов. Пять нарциссов, перевязанных ленточкой. Бабушка была очень просто одета, и, возможно, у нее нет достаточно денег, чтобы покупать билеты в театр, но когда она шла к нам, она купила цветы!
—Потому что для нее это тоже важно.
— Это самые дорогие цветы для меня в жизни — от этой бабушки. Я вот сейчас вспоминаю этот момент, и слезы сами на глаза наворачиваются. (Плачет.) Это было так трогательно, так волнительно. И эти эмоции дает именно театр! Это не отложенный эффект, когда в кино ты снимаешься, потом монтируют, и непонятно, как хорошо они это сделают, какую музыку подложат, пройдет реклама или не пройдет. Столько много факторов должно сойтись, чтобы фильм удался. А во время спектакля ты получаешь мгновенную обратную связь. И понимаешь, что все не зря. Вот пришла эта бабушка и прожила этот вечер с легкой радостью в сердце — и это для артиста самое главное.
— В мир театра и кино вас привел мюзикл «Другой мир». Почему сейчас не видим вас в музыкальных постановках?
— Чтобы профессионально петь на сцене, надо заниматься вокалом каждый день. Это если говорить о каком-то серьезном уровне. Я сейчас пока просто не могу найти времени, чтобы этим заниматься постоянно. Но я верю, если человек чего-то очень хочет, он делает все, чтобы этого добиться. У меня есть одно предложение роли, где моя героиня будет петь. Я уже репетировала, посмотрим, что из этого выйдет.
— У вас двое сыновей, какая вы мама для них?
— Сложно самой давать себе оценку. Но важно, чтобы дети чувствовали во мне поддержку. И любовь. Надеюсь, что они понимают: даже когда я строго говорю с ними или ругаю, даже в эти моменты я их люблю. Я их люблю и принимаю любыми. Для меня главное, чтобы они чувствовали поддержку, что их всегда выслушают и постараются помочь. Мне кажется, что я строгая мама, но все вокруг говорят, что я детей слишком балую. Где правда — я не знаю. (Улыбается.)
— Правда всегда в результате. Результаты вас радуют?
— Они очень разные — по характеру, по темпераменту, по возрасту. Они очень сильные личности. Я стараюсь сделать все, чтобы эти личности дальше развивались. Они оба очень добрые мальчики, но с чувством собственного достоинства. По-разному в разных обстоятельствах. Иногда они меня просто поражают своей добротой и пониманием.
— Есть ли у вас мечты, что бы вы хотели сыграть на сцене театра или в кино?
— Раньше это была Настасья Филипповна, но уже давно я не перечитывала Достоевского. Спасибо, что напомнили, надо это сделать срочно. (улыбается.) «Идиот» — мой любимый роман, к которому можно возвращаться бесконечно. Каждый раз открываешь в нем новые сюжеты, которые раньше не увидел, не почувствовал. В разном возрасте и в разных ситуациях высвечиваются моменты, которые в прошлый раз ты пропустил. В этом, наверное, и заключается гениальность и величие автора.
Евгений Николаев
фото: Нина Бунина,Ирина Петровска-Мишина, телеканал "Россия"
