Андрей ШАРКОВ: евреи — это всё моё, хотя я не еврей
Уже 23 года телезрители могут видеть Андрея Шаркова на телеэкране практически каждый день, когда на телеканале «Россия 1» начинается показ самого продолжительного российского сериала «Тайны следствия». Его герой — криминалист Леонид Панов — стал одним из самых узнаваемых и тиражируемых образов в российском кинематографе. Как создавался этот образ, какую пьесу с оперным певцом и струнным оркестром актер БДТ мечтает поставить в год своего юбилея — об этом и многом другом Андрей Анатольевич откровенно рассказал в эксклюзивном интервью «ТН».
— Самый продолжительный сериал в России, уже 23-й сезон, сериал обогнал даже такого долгожителя, как «Улицы разбитых фонарей». Эта своеобразная «гонка вооружений» как-то обсуждается внутри проекта?
— Нет, это мы не обсуждали никогда. Да и обсуждать-то особо некому. Если взять 23 года, то всего три или четыре человека работают в сериале с первого сезона — Анечка Ковальчук, Саша Новиков и я. В душе я бы хотел дойти до круглой цифры — 25, а может быть, и 30, но это не мне решать. Друзья-актеры смеются, что мы за эти годы уже могли бы дорасти до генералов, министров МВД или помощников президента, а мы все в майорах да подполковниках ходим. (Улыбается.)
— На ваш взгляд, какой сезон за 23 года был самым интересным?
— Наверное, первые сезоны, начало съемок. У трех наших персонажей это вообще были первые в жизни съемки в сериале. Была новизна ощущений, да и первые съемки были интересными, хотя и самыми низкооплачиваемыми. Но у нас был такой энтузиазм, такой драйв! Мы очень старались, и рады, что зрители это сразу оценили, сериал по праву стал народным. Любопытного было много в разных сезонах. Где-то очень интересно был показан город, у моего персонажа была какая-то жизнь, у меня даже была жена, внучка в первых сериях. А сейчас мой персонаж немного отодвинут на третий план, но я не ропщу, работа есть работа.
— Ваш персонаж уже стал культовым. В других сериалах образ криминалистов уже стилизуют под Леонида Панова. Сами довольны своей работой?
— Вы правы, мой персонаж нравится зрителям. И это один из стимулов к тому, что я продолжаю работать. Бывает, что уже не хочется сниматься, потому что образ становится бедным, он уже отдельно не выписывается. Ноя дал себе слово доработать до самого конца, пока проект не закроется. Это для меня важно.
— Вы часто предлагаете какие-то сценарные новации в проекте?
— Не часто, но у меня есть одна замечательная идея, которая, на мой взгляд, очень перспективная. Наш сериал, как правило, выходит всегда под Новый год и даже как-то была серия «Тайны следствия. XIXвек». Там все были в костюмах того века. Это было не то чтобы глупо, но не совсем понятно, чего ради все это затевалось? Но идея сама по себе хороша, только ее надо довести до ума, чтобы можно было разумно использовать каждый год 31 декабря. Допустим, Маша Швецова вечером трудного дня выпила шампанского и заснула. И ей снится в «Тайнах следствия» удивительный фантазийный сон. А там хоть неандертальцы, хоть во Франции, хоть на подводной лодке, хоть в космосе! Сюжет может быть любым и в любой эпохе. Вот какой хороший сценарный ход я придумал! Под Новый год ведь люди ждут чудес.
— Как вы работали над образом Панова? Сами придумали знаменитую беретку, его оригинальную манеру общения?
— Персонаж рождался постепенно, и в нем со временем стало много личного. Возможно, это плохо, потому что артист должен играть образ, а не притягивать его к себе. А я немножко Панова притянул к себе, и получается, что он стал очень похож на меняили я на него. Но, с другой стороны, режиссеры часто подбирают артиста, максимально подходящего под нужный образ. К чему ломать кого-то, когда уже есть человек, который все сделает идеально. Для этого собственно кинопробы и проводят.
— А знаменитая беретка у вас одна и та же на протяжении всех сезонов?
— Одна и та же, она раритетная. Старенькая уже, но я о ней забочусь. Но в новом сезоне я решил ее сменить. Это Витя Сухоруков насоветовал: «Это уже невыносимо видеть. Если не можешь без беретки, надень что-то другое». Я в новом сезоне решил поменять ее, а то все люди как люди, а я в беретке. (Улыбается.) Я придумал себе, что беретку я не выбрасываю, она раритет, но, когда дело происходит в морге, — я в беретке, в простой жизни я без всего, а на улице — в шапочке.
— Как же вы теперь без своего главного атрибута будете?
— Вот и посмотрим, как. (Улыбается.) Первый продюсер, я помню, когда только начали снимать, пророчески заметил: «Ну, Андрей еще много снимется, работа хорошая. Но запомнят его все в этой жизни по этой беретке». На что я ответил: «Да, когда меня будут хоронить, другим несут ордена, а мне будут нести беретку. И памятник сделают в виде беретки».
— Вы прекрасно адаптировали под себя и манеру общаться Панова. Вам эти реплики пишут или просто отдают на откуп: «Андрей Анатольевич сам разберется».
— Там по тексту очень много моего, больше половины, наверное.
— Это заметно. Органично получается.
— Кстати, это не только у меня. Перед выходом на площадку мы учим, повторяем, кто за кем, это естественно. Но все обычно в свои реплики привносят что-то свое, чтобы было живо и органично. Начинают использовать свою лексику, манеру разговора. Против этого никто не возражает, особенно когда хорошо получается. Конечно, с автором сценария согласовывается все, но многое в итоге входит в окончательный вариант.
— Не считаете, что стали заложником этой роли?
— Наверное, в этом есть сермяжная правда, но я от этого вообще не страдаю. Я не жадный на работу. Я, если честно, немного ленивый, как и многие. (Улыбается) Иногда просыпаешься зимой и думаешь: хоть бы съемки отменили, и я бы остался дома, в постели лежать с котиком. А работа и без этого проекта у меня есть, я не могу сказать, что чем-то обделен. Искренне говорю: я в том возрасте, когда гораздо меньше человеку чего-то надо. Помните, как у Есенина? «Я теперь скупее стал в желаньях», — это совершенная правда! Конечно, мне интересно работать как в театре, так и сниматься, но переживать, что мне чего-то не хватает, — этого уже, правда, нет.
— Когда ждать ближайших премьер новых проектов с вашим участием?
— В следующем году фильм выходит, там много спецэффектов, я играл существо воздушное, которое летает. Так что работа у меня есть. Но вы правы: образ накладывает отпечаток. Стереотип зрительского восприятия продюсеры учитывают, и это нормально. Роли у меня — в основном врачи, а любимая тема — это евреи. Мне уже пора поставить памятник на Земле обетованной: еврей в большой беретке. (Улыбается.) У меня даже был случай: снимали в Петербурге «Ленинград-46», я — Ефим Маркович. Сажусь в поезд, приезжаю в Ригу на съемки «Наследия», там я — Марк Наумович. Главное — не перепутать. (Улыбается.) Евреи — это все мое, хотя у меня никого из них в родне нет. Помню, у режиссера Игоря Масленникова в фильме «Тимур и его командос» я сыграл армянина. Он мне перед съемками говорит: «Ты знаешь, что в фильмах армян, азербайджанцев всегда играли евреи?» Я ответил: «А я не еврей», он задумался, но потом сказал: «Все равно играй».
— Когда только начали снимать российские сериалы, к ним у телезрителей было другое отношение, все называли их мыльными операми. А сейчас это направление стало мейнстримом, появились большие бюджеты. С чем вы это связываете? Полный метр уже не интересен или это эволюционная история?
— Наверное, вы правы, тут больше подходит слово «эволюционная». Сегодня зритель на редкость обленился, стал реже ходить в кинотеатры, потому что кинотеатры сами пришли в его дом вместе с технологией SmartTV, приложениями, подписками. Телевизор если уже не заместил, то изрядно теснит прокатную индустрию. Но, с другой стороны, ведь это же прекрасно! Если какое-то новое дело процветает, оно всегда наполняет новыми красками и возможностями и нашу жизнь. Раз каналов миллионы, то, естественно, эти каналы должны чем-то заполняться, поэтому свое достойное место там как раз и занимают сериалы. Есть, правда, побочный эффект: создается ощущение, что на всех каналах и онлайн-платформах идет один большой сериал. Даже артисты одни и те же мелькают. Часто бывает, что тот же самый артист, а то и два, появляются опять на экране в другом сериале.
— У вас помимо кино еще и большая театральная карьера. Вы в свое время сменили больше десяти театров, но так и не перебрались в Москву — город больших возможностей. Не жалеете?
— Сегодня я об этом могу сожалеть, это правда. Но, когда я начинал, у меня была голубая мечта работать только в Петербурге. Я поступать ездил только сюда, в Москву даже не пытался. В юности ты просто не придаешь этому значение, что в Москве вся жизнь, там больше работы, больше возможностей для самореализации. Но я хотел быть непременно в Ленинграде, в БДТ — это была моя мечта, и я так рад, что она осуществилась. Работа бок о бок с величайшими артистами — это счастливейшие творческие годы в моей жизни. Я был и продолжаю быть с этими потрясающими людьми и настоящими творцами. А в этом году осуществилась еще одна мечта. В детстве я еще очень хотел попасть на «Голубой огонек», он меня просто зачаровывал. И в этом году, наконец-то свершилось: канал «Россия» пригласил меня на этот «Огонек», и я рад безмерно, до детского визга. Спасибо большое им за это!
— Но встретил вас БДТ не очень ласково. Вы рассказывали, что, когда пришли, вам даже не нашлось стула на сцене во время юбилейного вечера театра.
— Я всегда говорил, что БДТ — театр иерархии: пока сверху местечко не освободится, снизу никто не поднимется. Бывали исключения, для гениев, а для нас, простых артистов, все было гораздо сложнее: к примеру, даже официальные супруги на гастроли ехали в разных вагонах, потому что один народный, а второй еще нет.
— Боюсь представить, что во время торжеств в театре творилось.
— На банкете в БДТ муж и жена сидели в разных залах — это была норма жизни театра. Сегодня это кажется дичью, и ничего подобного давно нет, а раньше такое было в порядке вещей. Каждому театру свое время! Но, несмотря на все, для меня БДТ — это, прежде всего, счастье общения с потрясающими по-настоящему великими артистами. Вот сейчас много пишут, что у артистов появились райдеры, требуют туалетную бумагу определенной мягкости, чуть ли не птичьего молока. А я помню, как мы снимали «Мастера и Маргариту» с Олегом Басилашвили. Снимались весь день, с утра до вечера, потом я поехал отыграл спектакль в театре, а он еще остался работать. Была еще ночная смена, потом утренний кусок доснимали. И только к вечеру следующего дня нас отпустили немного поспать на «Ленфильме» в ангар, где нам поставили то ли раскладушки, то ли топчаны на полу разложили — уже не помню. И вот мы, с народным артистом СССР, орденоносцем легли на эти старые скрипучие раскладушки, и так и спали, так как с утра была еще одна смена. И никакого райдера, никаких пятизвездочных отелей и фуагры на завтрак. Вот так гениальный и всенародно любимый артист работал и не роптал. На мой взгляд, это и есть настоящее величие артиста, а не вот это все, что мы сейчас видим.
— В следующем году исполняется 30 лет вашей карьере в БДТ— круглая дата. Вы для себя какой-то итог подводите?
— Конечно. Очень бы хотелось поставить наконец пьесу, которую я уже долго вынашиваю, не обязательно в БДТ. Хочу вот позвонить Евгению Витальевичу Миронову, предложить поставить в Театре наций, они очень хорошо идут на смелые эксперименты. Пока ответа нет, но я верю, что это обязательно произойдет. В пьесе должны участвовать настоящие оркестр и оперный певец — это будет настоящая феерия, я уверен, успех обеспечен.
— Вы застали три больших периода в БДТ после ухода из жизни Товстоногова. Различаете эти три периода? Как менялся БДТ все это время?
— Это был сложный период. Когда хоронили Георгия Александровича, Кирилл Лавров очень точно тогда подметил: «Мы хороним лучшие годы своей жизни». И это была чистая правда. Конечно, нужно долгое время, чтобы БДТ смог стать другим театром. Но мне кажется, сегодня русский театр постепенно теряет свою идентичность, отрывается от своих корней и движется в другую сторону — в сторону западной театральной традиции. Там другая манера существования на сцене, манера исполнения. Помните, была мода, когда во всех спектаклях мазали лица белой краской? Это вот откуда пошло. В Германии, были такие годы, когда зритель ушел из театра, не хотел ходить на спектакли, тогда там стали придумывать новые формы, чтобы зрителя заманить.
— Но русский театр всегда был силен традициями, здоровым консерватизмом. Что изменилось?
— Я помню, еще при мне ездили в Германию, тогда БДТ возил «Дядю Ваню». Вы не представляете, какой это был успех! Что-то неимоверное! У меня в Швеции есть знакомые актеры, и они до сих пор помнят, как к ним привозили «Историю лошади» в Стокгольм! Только представьте, двадцать раз открывался занавес на бис! Они так не умелии не умеют, они просто по-другому обучены, для них это было другое восприятие театра. Зато у них есть секс-театр, там два человека выходят на сцену и без лишних слов вступают в половой акт. Но тоже ведь полный зал! Значит, это кому-то интересно? И у нас тоже в театр зрители ходят, значит, им что-то нравится в новом театре?
— Для вас это болезненно было?
— Конечно, болезненно. Еще и обидно, что мне сейчас места не находится в этом новом театре. Конечно, я и за театр, и за Родину переживаю, но больше я за себя переживаю. Ведь я неплохой артист. Я не хвастаюсь, я это знаю, и мне обидно, что я оказался не вписанным в эту новую театральную историю.
— Сейчас, когда ушел Андрей Могучий, исконно «режиссерский» БДТ стал директорским театром, вы это ощущаете? Это временный этап или же это надолго?
— Это не мне решать. Но я убежден, что театром должен руководить режиссер. Хотя и в директорском театре есть что-то правильное. Если директор — хороший театральный директор, то он тоже может много полезного сделать для развития театра: например правильно выбирать того, кто будет ставить спектакль.
— Для театральной труппы как лучше: когда единоначалие и одна большая семья или когда приходящие режиссеры и актеры?
— Театр — это, к сожалению, далеко не семья. Театр — это чисто индивидуальное дело. Я работаю в театре, я со всеми общаюсь, к кому-то хожу в гости, но в театре мы — не семья. Как говорил Андрей Толубеев: «Если твой товарищ споткнулся, подтолкни его». Вот это про театр. Это цинично, но совершенно точно сказано. Это ни хорошо и ни плохо — так есть. В театре я хочу играть и не хочу, чтобы мою роль играл коллега, потому что такая роль в спектакле одна. И всегда в голове вопрос: «Почему я не играю, а он играет?» Поэтому я всегда был рад, когда приходили новые режиссеры на разовые постановки.
— Появлялся шанс, что вас выберут?
— И в этом тоже дело. У меня никогда не было раньше, чтобы у меня в год не было двух постановок. Конечно, я не Гамлет, но у меня были свои роли. Был свой хороший репертуар, были мои маленькие роли, мои эпизоды.
— Тот же Фома…
— Да много чего было! Поэтому, конечно, обидно. Театр, повторюсь — дело индивидуальное. И любой режиссер приходящий тоже хочет, чтобы получился спектакль. Только беда в том, что раньше режиссер очень любил артиста, понимал, что артист должен сделать дело, которое он придумал. А сегодня 90 процентов приходящих режиссеров хотят показать, прежде всего, себя, а актеру отводится роль безропотного исполнителя его задумок. А у Товстоногова, к примеру, всегда на первом плане были артисты. Это же он сказал: «Самое главное — чтобы режиссера не было видно на сцене». Ведь все восхищались спектаклем, но там не было такого: «Как он классно придумал!» Его заботило не как «червь вылезает», а что артисты на сцене делают, как они выглядят, правильно ли они несут его мысль. В «Дяде Ване» в БДТ, помните, было, когда Войницкий стреляет, то свечка падает и гаснет — эффектный трюк? Да! Но это одна придумка на весь спектакль, а не весь спектакль в одних придумках.
— В общем, Константин Богомолов вас не пригласит.
— Вот с нимя хотел бы поработать. Я к нему подошел и спросил, почему он меня не позвал, когда ставил в БДТ «Славу». Он спросил: «А надо было?»
— Но у вас был свой спектакль «Встречайте, мы уходим», который вы и придумали сами, и главную роль сыграли вместе с Виктором Сухоруковым.
— Да, было и такое в моей жизни. К сожалению, мы его уже три года не играем. Всегда вспоминаю добрым словом Валентину Панфилову — замечательный был директор Театра Моссовета. Она поверила в нас, взяла спектакль с большим риском, вдруг не пойдет. И не прогадала. У спектакля был потрясающий успех. Это было какое-то счастье!
— Почему спектакли, даже такие успешные, постепенно уходят из репертуара театров?
— По-разному бывает. Наш спектакль «ушел» только по одной причине — он с какого-то времени начал очень раздражать Витю Сухорукова. И чем успешнее нас принимали — тем больше. Он просто хотел быть на сцене главным героем, не хотел делить ни с кем славу. Ну вот такой Витя человек, что не терпит рядом с собой чужой успех.
— Хотя этому успеху он обязан вам, ведь вы нашли и адаптировали пьесу, провели переговоры с театром.
— Нет, он мне ничем не обязан, у него тоже был потрясающий успех в этом спектакле. Мне кажется, это был один из лучших его спектаклей. Мы долгое время были друзьями, и я видел все, что он играл на сцене. И вот этот спектакль у него был лучшим, уж поверьте на слово. В кино — да, у него потрясающие роли, но в театре у него не было такого успеха, как в этом спектакле. Сейчас он добился, чего хотел: он играет творческий вечер «Счастливые дни в театре», он там один, ему никто не мешает, наверное, он там счастлив.
— В спектакле «Встречайте, мы уходим» — французская пьеса. Вы играете французских стариков или русских?
— Конечно, никакие это не французы, это все наши родные узнаваемые люди.
— Чем вам приглянулась эта пьеса и вообще французская культура?
— К Франции это вообще никакого отношения, это потрясающая живая пьеса для людей. По поводу спектакля было оставлено около двух тысяч рецензий. Помню, одна женщина пишет: «То, что плакала я, понятно — мне 44 года, а то, что плакал мой сын, которому 18 лет…» Это был очень хороший спектакль, он был для людей, воспринимался людьми правильно, и всегда был полный зал.
— Вы после этого спектакля сделали для себя вывод, что в Питере и в Москве разная публика?
— Наверное, после этого, хотя эта мысль не новая и не оригинальная. В Питере публика немножко такая: подождите, мы посмотрим, а потом скажем: «Ну давайте, показывайте». А в Москве так: «Ну-ка давайте, начинайте быстрее!» Разницу чувствуете?
— Может быть, потому, что в Москве больше приезжих?
— Московская жизнь вообще другая. Москва бурлит, а Питер пока нет. В Москве найдется работа всем, а в Питере — нет. В Москве после спектакля люди подходят благодарят, а в Питере я этого ни разу не видел. Люди в столице намного более открыты и чувственны — это факт.
— Приезжайте в Москву.
— Я бы с удовольствием со своей пьесой, о которой говорил. Там всего три человека занято, но пьеса потрясающая. У меня на это нюх: успех просто гарантирован! В пьесе настоящий оркестр из 12 музыкантов, настоящий оперный голос, семь известных оперных арий — такого просто не было еще на театральной сцене!
— Ваша супруга тоже известная актриса. Она не обижается, что вы пьесу с Виктором Сухоруковым подобрали, и вот еще новый проект придумали, а ее там нет?
— Не обижается.
— У нее же есть нереализованный потенциал?
— Конечно, есть, но тут она сама виновата. Я никогда не просил за нее, и не потому, что не хотел: мы воспитаны чуть-чуть по-другому. Я даже за себя не попрошу, мне кажется, что это неловко. Хотя молодежь ходит на кастинги — это правильно, но я так не умею. Но зато у меня железная отговорка есть, когда просят сделать протекцию, всегда говорю: «Я даже за свою жену никогда не прошу».(Улыбается.)
— Вы родом из Мурманской области, из города Полярный. Бывали на родине? Вас туда тянет?
— Тянет всегда, и один раз я был. Но процитирую гениальные словами Гены Шпаликова: «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места». Там действительно все не так, как было раньше, и от этого так грустно. Недавно вот съездил в Нижний Новгород, где учился: попросили творческий вечер в училище сделать. Все уже чужое, никого из педагогов не осталось в живых. И там я вдруг понял: мое нахождение здесь говорит только об одном, что жизнь прошла. Так сердце защемило, так больно стало, что аж до слез.
— Скоро Новый год. Как встречаете, какие подарки под елочку складываете, какие традиции?
— Никаких особых канонов у нас. Мы раньше всегда на Новый год уезжали, чаще заграницу — в Амстердам, в Париж, но и по России в разные города. В этот раз впервые за долгое время никуда не поедем. Новый год в шумной компании я встречать уже не люблю, суетно все это, а я человек в возрасте.(Улыбается.)
— Где был самый веселый Новый год, который вы провели?
— В Амстердаме, конечно, это что-то неимоверное! Там салюты безостановочные, такое ощущение, что война началась. Гром! Грохот! 1 января в газетах часто пишут: «Вчера из-за дыма салютов произошло шесть аварий автомобилей». Но Новый год — везде хорошо, главное, чтобы было хорошее настроение.
— Что ждете от 2024 года? Чтобы вы пожелали нашим читателям?
— Мира. Чтобы у всех людей здоровье было, чтобы в семье все хорошо, чтобы детки были хорошие, внуки были здоровы. Чтобы всем-всем было хорошо. Чтобы мы жили мирно, дружно. Чтобы была хорошая человеческая жизнь.
Евгений НИКОЛАЕВ
фото: телеканал Россия
