Эльчин Азизов: самое страшное — это бояться быть смешным
Звезда мировой оперной сцены Эльчин Азизов за годы карьеры успел попробовать себя в разных сферах, но после своего тридцатилетия круто поменял жизнь и за короткий срок добился невероятного успеха, став ведущим солистом Большого театра. Сегодня Эльчин блистает не только на сценах лучших оперных театров, но и с феерическим успехом участвует в различных музыкальных телепроектах, покоряя аудиторию своим неповторимым шармом и затейливым «коктейлем» из классического и эстрадного вокала, приправленного доброй порцией юмора. В проекте «Шоу Аватар», который транслирует НТВ, певец заставил жюри и зрителей восхищаться своим цифровым персонажем Карабасом-Барабасом, который не только гениально перепел известные хиты, но и остроумно шутил со сцены. Какая связь между оперой и телешоу, почему Пласидо Доминго не стоит смотреть КВН, и какие серенады надо петь под балконом любимых — в эксклюзивном интервью «ТН Звезды».
— Сначала была «Маска», теперь вот «Шоу Аватар». Чем звезду мировой оперы привлекают такие неформатные телепроекты?
— В своей жизни я придерживаюсь определенных правил. Это касается и театра, и других проектов, в которых я участвую или делаю их. Для меня главное — чтобы было сделано качественно, как говорится, по-взрослому. Когда меня приглашают в проект канала НТВ, я знаю наверняка, что все будет сделано круто, «вкусно», не пошло, и зрелищно. Равных НТВ в этом, я считаю, нет. «Маска» для меня стала в этом плане показательным проектом и с точки зрения организации процесса, и с точки зрения творческого наполнения. Когда поступило предложение поучаствовать в проекте «Шоу Аватар», даже не глядя на свой бешеный график, я сразу же согласился.
— В «Маске» вы задали запредельный исполнительский уровень и новые стандарты выступления участника, создав собственное мини-шоу на сцене. Образ и манеры Мандрила получился очень запоминающимися. Стоило ли повторять этот оригинальный и такой узнаваемый стиль выступления в Карабасе-Барабасе?
— Возможно, и не надо было повторяться и идти путем «стендапов», диалогов с жюри и так далее. Но, с другой стороны, тогда наверняка потерялся бы яркий образ самого Карабаса. И мне было бы грустно и скучно приходить на съемки и говорить на сцене: «Да, спасибо. До новых встреч». Ну да, так получилось, что Сергей Лазарев в жюри раскрыл мой аватар слишком рано. И сделал это даже не по вокальной составляющей, а по тому, что запомнил мои монологи, мою манеру общения с жюри и реакцию на проекте «Маска», где мы с ним вместе дошли до финала.
— Может быть, стоило немного схитрить?
— Думаю, тогда зрителям было бы неинтересно смотреть на мой аватар. Это же шоу! Карабас-Барабас продержался всего три выпуска, но, думаю, оставил достаточно яркое впечатление. Если бы я не вел диалоги с жюри, можно было бы продержаться в шоу подольше. Но интересно ли было такое выступление для телезрителей? Сомневаюсь.
— Получается, положили карьеру Карабаса в шоу на алтарь зрелищности?
— А что делать? Я в этом отношении немножко фаталист: значит, сейчас для меня лучше, чтобы было именно так. А может, и жюри задумается в следующий раз? (Улыбается.) Учитывая, какие песни Карабасом остались не спетыми. Я честно им сказал: «Ребята, потеряли вы, и потерял зритель». Но мое мнение осталось неизменным, шоу «Шоу Аватар» на НТВ — это настоящая феерия музыки и зрелища! Грандиозный проект, в котором приятно и почетно было участвовать.
— Нет ли у вас обиды на Лазарева, который второй раз переходит вам дорогу — сначала как финалист «Маски», а теперь и как член жюри «Шоу Аватар»?
— Абсолютно нет. Все, что ни происходит, — к лучшему. Что касается финала «Маски», то там было что делить как раз Сереже с Димой Биланом — первое место. А у меня все в порядке в этом отношении. Мандрил достаточно расслабленно прошел весь сезон, дошел до финала и, судя по отзывам, запомнился и полюбился телезрителям. Я трезво оценивал расклад перед заключительным выпуском. Это шоу, у него свои правила. Все члены жюри, я думаю, уже к финалу «прозрели» и понимали, кто под масками. Их решение в логике шоу, и мы должны его уважать. С другой стороны, мы с вами должны быть откровенны: займи я первое место, наверняка была бы куча хейта, что «финал был не такой».
— А я думаю, что победа Мандрила была бы абсолютным совпадением решения жюри и мнения зрителей. Особенно когда вы в концовке просто вынесли за оценочный периметр всех финалистов, спев своим голосом мощнейшую арию тореадора из оперы «Кармен».
— Возможно, это я себя так успокаиваю. (Улыбается.) После шоу приходили сообщения, и сейчас еще периодически приходят: «Для нас вы победитель». Мне было это приятно.
— Вам не показалось, что жюри, которое было полностью представлено шоу-бизнесом, просто решили проголосовать за «своих» — Лазарева и Билана?
— Я не буду осуждать и обсуждать, это решение жюри. Для меня важен зритель, вот их отзывы чрезвычайно ценны. Да, на тот момент мне было грустно, я об этом говорил. Я максималист по духу. Но я был морально готов к любому исходу. Я помню, прилетел в ночь на финал «Маски» из Турина, где у меня были спектакли. Заехал домой переодеться и сразу же поехал на съемки. Уже в гримерке мой директор, обратил мое внимание на штаны, которые я надел. Сзади была написана цифра «четыре». Я подумал, что это был знак: четвертое место в четвертом сезоне — очень символично получилось. (Улыбается.) Мне один подписчик написал, что впервые в «Маске» первое место — это золото, второе место — серебро, третье место — бронза, а четвертое — это платина.
— Монологи, которые вы читали в образе Мандрила, были очень смешными. Вы их сами писали?
— Безусловно. По некоторым сюжетам я советовался с редакторами шоу, но все писал сам. После «Маски» члены жюри неоднократно задавали мне этот вопрос: сам ли я писал все. Видимо, конферанс Мадрила стал для них приятной неожиданностью.
— Да, все говорили, что на Мандрила работали лучшие авторы команды КВН «Парни из Баку».
— Я был бы рад, если бы так было, но, увы, пришлось отдуваться самому. После того, как образ Мандрила был уже в целом сформирован, мне было легко писать. Когда есть целостность образа, есть идея, то дело за малым — наполнить все это юмором, подыграть, подвести под членов жюри или под какие-то обстоятельства. Я по-другому просто не могу. Я и в опере делаю все то же самое. Если это не каноническое историческое произведение — «Хованщина», «Князь Игорь», а какая-то вольная интерпретация, взятая, например, у Шекспира, у Гюго, то мне всегда очень важно знать не только период времени, в котором я нахожусь на сцене, но и что было с моим героем до этого, что произойдет после, что его сделало таким, какой он есть.
— Это ваше режиссерское образование накладывает отпечаток на подготовку к спектаклям?
— Проработка образа — это основа любой сценической профессии. Поэтому мне всегда приятнее работать в спектакле, нежели давать сольный концерт. Концерт — это просто: вышел, красиво спел и ушел. А когда участвуешь в постановке, то стараешься, чтобы зритель не только услышал звучание арии, но и понял, что это за персонаж, почему он такой, а не иной. Всегда стараюсь передать цельный образ, и, насколько это возможно, показать всю его историю и характер. Да, порой в жестких постановочных рамках это трудновыполнимо, но стремиться к этому точно надо.
— В общем, легких путей вы не ищете?
— А тогда не имеет смысла выбирать эту профессию и участвовать в таких проектах. Раз меня пригласили в то или иное шоу, значит, они уже посмотрели и знают, что я делаю, как я это делаю, и хотят от меня как минимум не хуже. Поэтому и Карабас так вел себя на сцене. Он ведь и в оригинальном произведении весь такой из себя яркий харизматичный персонаж-доминатор, поэтому, я посчитал, что он не может просто выйти и спеть песню, ему нужно сделать из этого настоящее шоу. Я надеюсь, что и жюри, и организаторы уже сожалеют, что Карабас так рано покинул телепроект. (Улыбается.)
— А больше всего сожалеют зрители. А как ваша огромная телепопулярность влияет на состав вашей аудитории на оперных концертах?
— В этом году я осуществил несколько проектов, которые достаточно долго вынашивал. Один, кстати, родился на канале НТВ: частично на «Маске» и потом на «Квартирнике у Маргулиса». Программа называется «Песне моей поверь», я уже показал ее в Санкт-Петербурге и в Малом зале Кремля. Второй проект, который я достаточно долго готовил, — это оперный концерт-стендап «Опера без бабочки». В этой программе я исполняю свои любимые классические произведения, арии русских и европейских композиторов, но между ними я общаюсь с залом, рассказываю интересные истории, связанные с этими произведениями. Так вот я заметил, что на эти концерты пришли все — и любители оперы, и любители Мандрила, и любители команды КВН «Парни из Баку». В зале было реально много людей, которые до этого вообще не интересовались оперой. После концерта пришло много сообщений в таком духе: «В такую оперу мы хотим ходить». Многие писали: «Ой, никогда не был в опере, шел, чтобы встретиться с Мандрилом, а попал на оперу. Как интересно! Так я готов начинать слушать оперу». Я читаю отзывы от людей, которые стали ходить в Большой театр благодаря тому, что полюбили персонажей, которых я создал на экране. Считаю, что это замечательный итог моего участия в телепроектах. Классическая музыка и опера — это вечное искусство. К сожалению, иногда его не совсем правильно прививают молодежи, как это стоило бы делать.
— То есть телепроекты — это для вас своего рода популяризация оперного искусства?
— Да! И я рад, что таким образом могу внести посильную лепту в популяризацию оперы. Для меня это огромное удовольствие видеть, как люди после моих концертов открывают для себя оперное искусство. Если из ста моих телевизионных зрителей, хотя бы 10 придут на спектакль, а потом вернутся в театр повторно — это уже достойный показатель. Значит, я свой хлеб ем не зря.
— Вы говорили, что ваш любимый композитор — Джузеппе Верди. Что есть такого в его музыке, чего нет у других классиков?
— Верди для меня — это вокальный «доктор». Эту особенность как-то подметил мой педагог, и я до сих пор с успехом пользуюсь этим «лечением». Если у меня с вокалом что-то не туда идет, я всегда начинаю петь арии Верди, и все быстро приходит в норму. Его музыка настолько глубокая и мелодичная, что она проникает в каждую клеточку человека, доставляя колоссальное удовольствие. Еще мне нравится, что у Верди достаточно много для одного композитора опер с титульными партиями, которые исполняет баритон. За это ему отдельное grazie! Но, как говорится, не Верди единым, для меня очень близка и русская классика — Чайковский, Римский-Корсаков, Рахманинов, Мусоргский.
— А какой ваш любимый оперный персонаж?
— Скажу честно: я имею возможность петь только то, что люблю, и, соответственно, играть только тех персонажей, которые мне понятны и образ которых я могу сделать ярким и запоминающимся. Иногда я отказываюсь от определенной роли, так как считаю, что до какой-то музыки я еще не просто дорос. Всегда вспоминаю анекдот на эту тему, как два искусствоведа стоят перед Моной Лизой в Лувре, и один другому говорит: «Ну не нравится она мне!» На что его коллега отвечает: «Ты знаешь, она настолько великая, что сама выбирает, кому нравиться, а кому — нет». Думаю, что с какими-то композиторами, с какой-то музыкой у меня именно такие взаимоотношения. Например, одна из моих любимейших партий — это Скарпиа из оперы Пуччини «Тоска». Это мой обожаемый герой-злодей. Еще лет десять-двенадцать назад я категорически отказывался от этой партии. Помню, в течение одного года мне пришло порядка восьми предложений спеть Скаприа, но я все не мог решиться.
— То есть все видели в вас этого злодея?
— Да, все видели, кроме меня. (Улыбается.) Но я понимал, что еще не дорос до этой роли. В «Тоске» мне все нравилось — музыка, сюжет, но я не мог в себе найти органичного Скарпиа. Нужно было дорасти. Прошло время, и это произошло.
— Я думал, вы назовете Эскамильо из «Кармен», в этом образе вы невероятно органичны.
— Спасибо! Дело в том, что есть пара оперных партий, которые я исполнил просто безумное количество раз. Это партия Эскамильо и партия мавританского врача Эбн-Хакиа в опере «Иоланта». Так что эти персонажи не то, что любимые, они уже стали частью меня.
— Кстати, «Иоланта» — это ведь ваш дебют в Большом.
— Это мой дебют в Большом театре, в Метраполитен, в Варшаве, в Вене, во Флоренции, в Дрездене — это опера, в которой я дебютировал на очень многих сценах мира. Я сбился со счета, когда исполнил ее больше 250 раз. А ведь сбился я много лет назад. (Улыбается.)
— Вы помните свои чувства, когда выходили на сцену Большого? Все-таки исторический момент — вы стали первым ведущим солистом из Азербайджана в главном оперном театре страны.
— Это для меня было невероятно почетно, я испытывал гордость, но вместе с тем чувствовал и огромную ответственность. Мне отчасти повезло, что я выходил на сцену уже зрелым человеком в 33 года, а не юнцом. Но я все равно страшно нервничал, и до сих пор помню безумный трепет в тот момент: «Где я? Кто я? Как я здесь оказался?» Хотя этому выступлению предшествовали три года безумно напряженной работы над собой, полного отказа от всего, что было не связано с обучением. Это был 24-часовой формат работы с полным погружением и поглощением. Был еще один серьезный повод для волнения. На мою премьеру пришла великая Галина Павловна Вишневская. Она уже в то время в Большой театр давно не ходила, но я ее пригласил и она приехала. И человек, который с ней рядом был, — это супруга моего педагога Бадри Майсурадзе, рассказала потом, что она волновалась не меньше моего. И до тех пор, пока я не произнес свою первую фразу, она сидела вся скованная. А потом сказала: «Ну, все в порядке». — «Что в порядке? Он еще ни арию не спел, ни дуэт, ни ансамбль». — «Нет, он начал петь, и голос твердый. Паники нет».
— Ваш педагог Бадри Майсурадзе, как говорят, до сих пор рассказывает легенды о вас, что иногда приходилось вас буквально выносить обессиленного и обезвоженного с занятий. Такое самопожертвование было необходимостью лично для вас или для дела?
— Думаю, это больше касалось непосредственно меня. Когда в 2007 году я переехал в Москву в Центр оперного пения Галины Павловны Вишневской, мой мастер Бадри Майсурадзе уже понимал, что перед ним взрослый, зрелый мужчина, у которого семья и который начинает новую жизнь, поэтому у него нет времени на рефлексии: «это должно отстояться», «это должно отлежаться». Нужно было форсированно сделать так, чтобы был готов в кратчайший срок выйти на сцену. И не просто выйти, а сделать это достойно. И я сразу принял все его правила. Было забавно, когда приходил бодрым с желанием петь и творить, он мне говорили: «Нет, ты будешь сидеть и слушать». А когда приходил уставшим, полубольным, говорил, что у меня сегодня вялое состояние, тогда он заставлял меня работать по нескольку часов подряд.
— Закалял вас?
— Эта закалка мне потом очень помогала, конечно. Мы у себя иногда шутим, что певец полностью здоровым бывает два дня в году, и это даже на дни репетиций не попадает. В основном все оперные певцы постоянно «чуть-чуть нездоровы», «чуть-чуть не в голосе» и так далее. Есть и другой афоризм, который мне очень нравится: «Здоровым петь может каждый дурак». (Улыбается.) А нужно уметь петь в любом состоянии. Я выходил на сцену и с температурой 38,5 — это было во Франции на «Трубадуре». Два спектакля пел с такой температурой. Но там вариантов не было: либо полная отмена спектакля, либо я все-таки выхожу. Мне предлагали объявить, что певец болен, но я был против: «Ни в коем случае этого не делайте. Зрителю все равно, он заплатил деньги и пришел слушать». Возможно, зрители сделали бы скидку на то, что я не здоров, но я бы этого не хотел. Пусть меня всегда воспринимают таким, какой я есть. Но я не осуждаю коллег, кто в таких случаях поступает иначе, бережет здоровье. Просто у меня свои, возможно максималистские, принципы.
— Вы говорили, что оперу вы пришли, когда поняли, что ваш творческий рост остановился.
— Не только творческий, я понял, что у меня вообще остановился личностный рост. Классическая музыка всегда была в моей жизни, но тогда появилась возможность заняться этим более плотно, и я вдруг почувствовал себя так уютно и комфортно в этом жанре, особенно когда все стало получаться. У меня всегда спрашивают: «Как так? В 2005-м вы начали, а в 2008-м — уже солист Большого театра?» С одной стороны, это какой-то безумный, бешеный путь, а с другой стороны — четкое понимание, что надо сделать, чтобы этого добиться. Бывают такие вот судьбоносные моменты, провидения, какие-то истории, в которые невозможно поверить. Но мне Всевышний сразу осветил этот путь, показывая: наконец ты занялся тем, чем должен заниматься, делиться талантом, которым тебя одарил.
— Вы не спрашиваете себя: «Если бы это случилось раньше, достиг бы я большего?»
— Периодически задаю себе этот вопрос. Но мы же знаем, что история не знает сослагательного наклонения. Сказать, что сильно сожалею о потерянном времени? Нет! У меня был плодотворный жизненный период — прекрасные годы, проведенные в составе команды «Парни из Баку», в бизнесе, в кинематографе. Все это — бесценный жизненный опыт, который и сейчас мне помогает делать то, что нравится людям. Считаю, что я занялся оперой ровно тогда, когда пришло мое время. Будь я моложе, был бы менее мудрым, совершал бы, возможно, другие поступки. Тогда еще не было Центра оперного пения Галины Павловны Вишневской — это тоже важно отметить. Возможно, у меня был бы другой педагог, и он относился бы ко мне не так, как надо, и обучение шло бы по-другому, медленнее. У нас ведь были даже не шаги, а настоящие прыжки, порой казалось, что в пропасть. А потом выяснялось, что это не пропасть, а площадка для нового прыжка. В общем, правильно говорят, что всякому овощу — свое время.
— Сейчас у вас нет такого же видения перспективного горизонта? Не хочется бросить новый вызов себе?
— Очень хочется! Я давно хочу объединения двух своих профессий — режиссера и певца, и надеюсь, что это скоро произойдет. У меня уже есть готовые наработки для постановки оперы. Помните, как Феллини любил подписывать свои сценарии: «Фильм готов, осталось только снять». Вот и у меня пока не на бумаге, но в голове есть список произведений, которые я хочу поставить, есть проект фильма-оперы — художественной версии классического произведения. Это не то, чтобы горизонт мечтаний, это можно назвать реальной целью, к которой я планомерно иду. И когда сойдутся звезды, я это обязательно сделаю.
— Жизнь оперного певца наложила отпечаток и на вашу привычную оседлую жизнь, вы стали человеком мира и стали вести жизнь пилигрима. Не сложно было перестраиваться?
— Я к этому внутренне был готов. В какой-то момент мой статус позволил мне отказываться от чего-то, становиться более оседлым. Да, есть еще ряд замечательных сцен, фестивалей, где хочется выступить, — это даже не обсуждается. И есть много мест, куда меня приглашают поехать, и я езжу. К своей жизни отношусь так — чему быть, того не миновать. То, что со мной стало происходить с 2005 года, показало мне, что ничего невозможного нет, и жизнь сама подскажет план действий, просто нужно вовремя видеть эти подсказки, и помнить, что все мы — всего лишь исполнители своей роли на этой земле.
— Вы говорили, что одной из опор в вашей жизни является ваша супруга Гамида. Ей же тоже пришлось перестраиваться, мотаться за вами по миру. Как она это восприняла?
— Если слово «мотаться» заменить на «путешествовать», тогда все воспринимается по-другому, согласитесь. Плохие места для жизни своей семьи я никогда не выбирал. Это всегда было что-то интересное, комфортное, познавательное. Не везде получалось сразу снять нормальное жилье, так как очень часто предлагали «кота в мешке»: пришлют пару фотографий — вроде ничего, а приедешь там просто ужас какой-то. Тогда искали другие варианты и переезжали. Другая культура, познавание чего-то нового — это же всегда очень интересно, главное — не терять свои корни и вовремя остановиться. Помню, одна из оперных певиц поделилась своим откровением: «Знаешь, когда я поняла, что все, я должна остановиться и прекратить гастроли, вообще карьеру? Когда проснулась в отеле и не понимала, где я, в каком городе, и даже на каком континенте. И это длилось не несколько секунд, а длительное время, пока в дверь не постучали. Тогда я сказала себе: все, стоп!».
— У вас такое было?
— Спросонья бывало, но я быстро вспоминал, где я и зачем приехал.
— А где было бы комфортнее всего жить?
— Если вывести за черту родной Баку, то ответ очевиден — это место, где я живу сейчас. Еще несколько лет назад у меня было так: полгода — в Москве, полгода — где-то еще. Сейчас время «где-то еще» существенно сократилось. Большую часть времени я провожу в Москве, и здесь мне вполне комфортно. Мне этот город близок по менталитету, по жизненным ценностям, по возможности реализовывать те или иные идеи и проекты. Скажу честно: прежде, чем мой сын поступил в московский вуз, мы прошли достаточно длинный маршрут по лучшим мировым университетам. Мы смотрели в Америке, во Франции, в Италии, других странах. Оказалось, что это все не то. В итоге он поступил и успешно окончил ВГИК, а сейчас учится в магистратуре МГИМО. И мы этому очень рады.
— К какой карьере он склоняется?
— То, что он творческая личность, в этом сомнений нет. Это и неудивительно! В семье, где мама художник, а папа — оперный певец, сыну сложно стать физиком-ядерщиком. (Улыбается.)
— Хотя некоторым удавалось.
— Да, некоторым удавалось. Но тут немножко другой подход к дисциплине, и к самореализации. Он сейчас в процессе выбора. Кинематограф для него, безусловно, близок, даже уже стал родным. Еще он увлекается музыкой, языками. Но я не давлю на него. Неоднократно говорил и повторюсь, чтобы это услышали все подростки и их родители: делать выбор профессии в 17 лет, даже в 20 лет, могут максимум 5% юных людей — в лучшем случае. Да, есть такие, кто уже в раннем возрасте говорит: я буду доктором, идет и покупает медицинскую энциклопедию. Но это, как правило, исключение из правил. Я считаю, пусть пробуют, ошибаются, ищут себя в этой жизни. Задача образовательных учреждений — максимально раскрыть талант и потенциал, помочь верно определить направление для самореализации в жизни. Поэтому я не тороплю его с окончательным выбором. Уверен, что в какой-то момент он сам найдет свой путь. Мне, как человеку, пришедшему в профессию в тридцать, это более чем очевидно. Да и супруга, которая по первому образованию врач и долгое время работала по профессии, а сейчас известный художник — тоже живой пример перед глазами. В общем, мы пока не торопимся с окончательным решением.
— Ему понравилось в роли телеведущего программы «Деловая кухня»?
— Это был интересный опыт. Попробовал — что-то у него получилось, что-то нет. Но, сейчас он осваивает в МГИМО новое направление — реклама и связи с общественностью. Говорит, что ему нравится. Все навыки, полученные во ВГИКе, отличное знание иностранных языков — это все ему пригодилось.
— Уж если начали говорить про кухню, еще один ваш талант и талант вашей супруги известен — вы отличные кулинары. Есть ли у вас потенциал, желание как-то реализовать еще одно свое призвание, например в ресторанном деле?
— Я уже был ресторатором. Это было примерно 25 лет назад, и я занимался этим бизнесом не только из-за желания заработать побольше денег, мне это просто нравилось. Но ресторанный бизнес — довольно сложная штука. Чтобы преуспеть, нужно заниматься этим делом в режиме 24/7, постоянно быть внутри процесса. Я себе не могу такого позволить. Но мы иногда вспоминаем былые времена, что-то с супругой готовим, даже выставляем видео в соцсетях. Многие потом отмечают, что я очень вкусно рассказываю, когда готовлю, и часто говорят: «С тобой было бы очень вкусно покушать».
— Судьбоносный куриный кебаб, который послужил поводом для вашего знакомства с Гамидой, вы готовите часто?
— Для меня это блюдо так и осталось любимым. Если я захожу в ресторан в незнакомом месте, в незнакомом городе, я всегда заказываю что-то из курицы. Резон простой: если кто-то умудрится испортить курицу, то это уже совсем беда. Сам сейчас реже готовлю, оставляю это на откуп профессионалам. Но иногда летом на отдыхе, если есть свободный мангал, то всегда с удовольствием пожарю мясо.
— Еще знаковое событие, которое Гамида вспоминает, что вы часто пели под балконом, когда ухаживали. Что пели?
— Было такое. (Улыбается.) Репертуар был разный, но ей и окружающим, судя по всему, нравилось. Я в этом отношении всегда был без комплексов. Тем более рано стал известным и популярным в своем городе — фактически со школьной скамьи. Мне было 16 лет, когда я попал в легендарную команду «Парни из Баку» и после первой же игры мы стали звездами. Я всегда спокойно относился к реакции людей на юмор. Помню, когда я выбрал Мандрила, мне говорили: «Ты понимаешь, что мандрил — не самое популярное животное в России? Да и название такое… Мандрил, еще и синий. Не боишься, что оно вызовет негативную реакцию?». На что я ответил, что я этого не боюсь, более того, абсолютно уверен, что смогу сделать так, что Мандрил будет вызывать такую реакцию, которую я захочу. Давно понял, что самое страшное — это бояться быть смешным. Если человек принимает, что он может быть и смешным, и таким, и другим, то это нормально.
— Но у вас же мощный иммунитет после КВН. Ваш знаменитый номер трех теноров вошел в золотую летопись телепередачи. Вы потом встречались с героями этой пародии?
— Неоднократно! Так сложилось, что с Пласидо Доминго вместе работали, он дирижировал моими спектаклями. На первой оркестровой репетиции смотрел на него, снимал видео и отправлял друзьям. Кто бы мог подумать! Номер «Три тенора» действительно получился смешной, но вот же ирония судьбы — теперь один их них мне дирижирует, мы с ним мило общаемся. Помню, после второго спектакля пошли с Пласидо в ресторан, он меня пригласил. Сижу и думаю: надо же ему показать этот номер, как-то все объяснить. А потом понимаю: лучше не надо — не буди лихо. Не представляю, как бы я ему это глумление объяснял. Пришлось бы потом долго пояснять, что такое КВН, а это, согласитесь, довольно сложная задача, может и не понять. Хотя у него все хорошо с чувством юмора.
Евгений Николаев
фото: Олесь Парицкий, Олег Тегати, pr НТВ
