Ирина Мирошниченко: то, что уготовано, никто не может заранее просчитать
По словам актрисы, она всегда стремилась к независимости и не знала, что такое «быть при муже». В кино часто Ирине Мирошниченко доставались роли мам, но сама актриса мамой так и не стала.
— Почему вы про период съемок в фильме «Вам и не снилось» сказали, что это был ужас?
— Я с детства знала, что такое страдание. Перестрадав в 1957 году, долго болея, думала, что потом все будет безоблачно. И тут 1980 год, еду, сама за рулем, торможу, сзади врезается в меня «Волга». Я попадаю в Боткинскую больницу, и такое ощущение, что моя жизнь кончается. В один из вечеров мне мама приносит сценарий и говорит, что мне там предлагают роль мамы. Я читаю сценарий и в финале реву. Но плачу от счастья. Подумайте: еще вчера я лежала в больнице и думала, что конец мой наступает, а сегодня стою перед камерой, и я в роли.
— В фильме потрясающая история любви. А в своей юности вы переживали подобное?
— Не могу похвастаться. Я росла в строгости. Мама держала меня в ежовых рукавицах. Те масштабы, до которых я, по словам родителей, должна была вырасти, давили, и мне было ни до мальчишек, ни до чего. Я училась: сначала скрипка, потом фортепьяно, аккордеон, французский язык, танцы, самодеятельность. В 10-м классе уже сдавала экзамены в театральную студию при театре Ленинского комсомола. Только готовилась стать артисткой.
— Ваша мама прожила непростую жизнь, и ей было от чего быть строгой. Вы же родились в эвакуации, и к тому времени первый муж вашей мамы был расстрелян.
— Мы жили на улице Тверской в комнатке 9 метров, а рядом две большие светлые комнаты, где жила другая семья. Мама все время говорила шепотом, что эти комнаты были ее. В одночасье пришли, мужа арестовали, конфисковали все и сказали: вот тебе маленькая комнатка. Но мама очень сильный человек, то поколение, которое прошло войну и ничего не боялось. Мой папа, увидев ее, обомлел и тут же предложил руку и сердце.
— Ваша первая роль в картине «Я шагаю по Москве». Это чудо — сняться в легендарной картине Данелии! Студентка первого курса — как вы оказались в кадре?
— Однажды сказали: есть сценарий, маленькая эпизодическая роль. Я знала, что нельзя сниматься в кино: нам запрещали. Но было лето, каникулы, крошечная роль, снимали два дня. А после этого осенью премьера, но какая! Все узнали, и начался скандал.
— Мама была счастлива?
— Нет, меня хотели отчислить из института. Она не радовалась, абсолютно.
— Как вас оставили в институте?
— Было собрание, меня все чихвостили: надо отчислить. Володя Меньшов был комсоргом, он встал и жестко сказал: «Да, она поступила очень плохо, надо строгий выговор по полной программе!» И это меня спасло.
— Вы были замужем за Михаилом Шатровым. Вы еще до школы-студии МХАТ познакомились?
— Я узнала его на экзаменах. Он стал приглашать меня в театры, очень красиво ухаживал, знакомил меня с миром искусства.
— Но ему мало было вас завоевать м надо было завоевать вашу маму, чтобы она разрешила.
— Он делал предложение — все как полагается. Сказал моей маме, что у него серьезные намерения. Думаю, всем понравилась история, которую я рассказала о Михаиле. Он окончил горный институт, потому что там давали стипендию, форму и кормили обедом. В это время его мама сидела в лагерях, и ей надо было помогать. Он все деньги отсылал матери. Мои родители сразу его зауважали. Им не страшно было отдать свою дочь такому человеку.
— Он же платил алименты?
— Когда мы уже поженились, он сказал: у меня была жена, есть дочь Наташа, я должен отсылать алименты. Я уже тогда начала работать, нам разрешали на телевидение ездить, были концертные бригады. Уже на четвертом курсе я стала сниматься и зарабатывать сама.
— Вы с ним такие разные…
— Мне с ним было очень хорошо, тем более он мне так много дал, обучил тому, чего я совершенно не знала.
— Он хоть и очень много работал, но пьесы не брали. В стол... А вы-то блистаете: моментальная карьера, съемки, спектакли, лучшие театры, лучшие режиссеры. Он переживал из-за этого?
— Нет, этого вообще не было. Он часто говорил: «Никогда никому не завидуй».
— Тарковский. «Андрей Рублев». Как вы оказались в этом чуде?
— Я студенткой четвертого курса пришла в кафе «Националь» попить кофе. Парень в джинсовой курточке смотрит на меня. Держу руку с кольцом: я замужем. Он глаз с меня не сводит. Я разозлилась, встала и ушла. Вечером звонок с киностудии «Мосфильм»: «Просим завтра приехать на фотопробу, фильм «Андрей Рублев». Приезжаю на киностудию, вхожу в кабинет — стоит этот человек. «Я на вас вчера так смотрел и думал: похожи вы на нее или нет?» — «На кого?» — «На Марию Магдалину». Спрашиваю: «А кто это?» Мы же тогда вообще не знали, я же Библию не читала. Буквально на следующий день меня утвердили. Едем в город Владимир, и Тарковский начинает мне рассказывать всю историю: кто такая Мария Магдалина, кто Иисус Христос. Мы два часа ходили по морозу. «Завтра съемка. Вы должны быть готовы, вы должны быть как натянутая струна, плакать, кидаться, пытаться его защитить». Это был мой второй выход на съемочную площадку, тот же самый оператор — Юсов. Я с утра на съемочной площадке, у меня текут слезы. Юсов подходит и говорит: «Ира, съемка будет часов в пять вечера. Прекрати рыдать, иначе у тебя вместо лица будет блин, причем красного цвета, и я не смогу ничего сделать».
— Шатров ревновал вас к мужчинам?
— Наверное. Но когда снимали фильм «Это сладкое слово — свобода!» и у меня начался роман, он это уже чувствовал. Но это был десятый год нашей совместной жизни. До этого я ему поводов не давала. У нас с Шатровым была хорошая жизнь, настоящая человеческая творческая семья. По большому счету измены не было ни с его стороны… С моей возникла, но я не думала, что в результате я порушу с ним отношения. Так получилось. Я уже была достаточно знаменита. Москва, как выясняется, большой город, но очень маленький. Поползли слухи, стали до него доходить. Мы были поставлены в ситуацию, когда надо было решать: так или так.
— Вы с Шатровым хотели стать родителями?
— По большому счету хотели, но я представитель того времени, представитель Московского художественного театра того времени, и это нельзя убирать со счетов. Если бы начать жизнь сначала сегодня, я бы построила свою жизнь по-другому. Но тогда было естественно и закономерно, что я построила ее так: меня воспитывали на том, что я должна быть актрисой, это миссия. Ведущие актрисы художественного театра — Тарасова, Еланская, Андровская, Степанова — они, как правило, не имели возможности рожать детей. Они работали круглосуточно, чтобы быть первыми артистками этого театра. Я точно так же хотела стать первой артисткой этого театра. У меня было огромное количество репетиций, спектаклей. Я играла 29 спектаклей в месяц! Еще при этом у меня более 60 фильмов. Когда это все сделать? Это было невозможно: прекратить все и заняться семейной жизнью. Он писал свои великие, как потом выяснилось, произведения сначала «в стол», потому что его запрещали. Он стал выдающимся писателем, один «Брестский мир» чего стоит! Наша семья была построена на творчестве, были совершенно другие планы и цели.
— Вы отказались от ребенка ради кино и театра?
— Да. Я думала, что это будет когда-нибудь потом, мне казалось, что вся жизнь впереди.
— Из-за какой картины вы отказались родить?
— «Их знали только в лицо». Главная женская роль.
— Шатров как это принял? Он вас отговаривал?
— Наоборот. Он понимал, что для меня моя профессия и эта первая большая главная женская роль. Другое дело, можно спросить, почему в то время не было способов себя защитить, не было способов предохранения.
—Вашу маму тоже подталкивали избавиться от вас. Была война, эвакуация. Но она этого не сделала. А она вас не отговаривала?
— Нет. Она наоборот говорила: «Нет. Рано. Стань кем-то, а потом будешь мамой, сидеть дома, нянчить ребенка». Как это сказать? Понимаю, что сейчас часть людей захочет кинуть в меня камнем, но надо судить людей все-таки по тому времени, когда они жили, где они жили, как они жили, чем они жили и почему они так поступали. Я не могу сейчас позволить себе сказать, что я поступала неправильно. Я не имею права так говорить. Другое дело, что мне очень жаль, что я не сумела совместить одно с другим. Но это то, что у меня в душе, то, с чем я иду в храм.
— Фильм «Это сладкое слово — свобода!» вы снимали в Чили. Как этот фильм изменил вашу судьбу на «до» и «после»?
— Режиссер Витаутас Жалакявичус искал на роль главной героини актрису и в Молдавии, и в Румынии, и в Италии. Про меня он сказал: «Эту белую моль я и видеть не хочу». Делаем кинопробу, мне звонит режиссер Шир-Ахмедова и говорит: «Ему очень понравилось, он даже не понял, кто это». Меня ведут в павильон. Он смотрит на меня внимательно, пронзительно и говорит: «Ну, девчонки, ну обманули! Неожиданно, Ирина. Давайте попробуем». И началась работа. К концу фильма мы понимаем, что кончается работа, а мы не можем расставаться. Стал предлагать новую работу, не хотел видеть никакую актрису, кроме меня. Не хотел, чтобы я снималась в других фильмах. У нас было сложное время: у него семья, у меня семья. Мы все сломали и пытались создать свою семью. Но, к сожалению, это была ошибка.
— Вы помните, в какой момент вы поняли, что с Витаутасом — это ошибка?
— Помню. Это произошло через полгода. Я его идеализировала, потому что он прежде всего был для меня кинорежиссером. Я думала, что у нас впереди творческая жизнь. А реальность, быт — это другое. Я поняла, что не просто не хочу с ним жить дальше, я просто никогда не хочу его видеть! И тут же вспомнила Мишу, потому что всегда, когда я приезжала домой, мне было с ним тепло и хорошо. А здесь все наоборот. Я поняла, что хочу быть просто одна.
— Можно было к Шатрову вернуться?
— У него уже появилась другая женщина.
— С Игорем Васильевым вы во МХАТе вместе работали. Какое он произвел впечатление на вас?
— Красавец. Но не более того. Мы репетировали спектакль, он должен был играть моего брата. Я сижу на диване. Он с оголенным торсом через диван переползает. Он на меня смотрит, и я на него смотрю и думаю: какой красивый человек! И все. Чуть позже стали сниматься в фильме «Единственная дорога». Стали дружить, строить какие-то планы. Приехали в Москву. В театре стали репетировать, и как-то так оно началось… я была свободна, он был свободен. Так возникло чудо любви, которое длилось несколько лет.
— Вы стали мужем и женой?
— Нет, мы жили в гражданском браке. Мы были оба свободные и оба уже знали, что такое брак. Нам не был нужен штамп в паспорте, мы об этом не очень думали. Мы замечательно вместе жили, нам было хорошо, легко и просто. Но я всегда считала его своим мужем. Были моменты, когда у меня было много работы, а у него не было. Он переживал это плохо, как это делают мужчины: исчезал, какие-то застолья, друзья, собутыльники. И постепенно стали друг от друга отдаляться. Тихонько на нет сошло. Очень жаль, но так получилось.
— Вы с ним говорили о детях? Хотели?
— Да. Я была готова, и он очень хотел. Но не получилось. И это тоже отчасти нас развело.
— Вы потеряли ребенка?
— Да. Надо было ложиться на сохранение. Надо было бросать репетиции, бросать съемки. Я этого не сделала. Не получилось. Он меня поддерживал, мы были друзьями до последней минуты, и для меня был абсолютный шок, что он ушел.
— Во время съемок фильма «Наследство» не стало вашего папы. Как вы об этом узнали?
— Да, 1 февраля 1984 года его не стало. Буквально накануне, 31 января, я была у папы в туберкулезной больнице в Сокольниках. Был дикий мороз, в больнице карантин, никого не пускали. А меня пустили. Он мне говорит: «Дочка, здесь такие хорошие врачи! Когда я поправлюсь, купи самый хороший коньяк и отдай врачу». Захожу к врачу. Он говорит: «Вы прощайтесь с ним, пожалуйста. У него уже кровь пошла по другому кругу». Спрашиваю: «Неужели нет надежды спасти его?» — «Я не могу вставить ему новое легкое. Оно не дышит». Вхожу в палату, папа лежит, улыбается, стоит флакончик «Шипра», расчесочка, часы, носовой платочек… Аккуратненький, чистенький. Вошла медсестра, сделала ему укол. Он заснул. Подошла к окну. За окном масса снега и черные деревья. У меня было жуткое ощущение, я уехала домой, плохо спала. Утром встала, поехала на съемку. Начали снимать. Бежит Адиба Шир-Ахмедова, второй режиссер: «Ира! Ира, стой! У тебя папа умер». Для меня это удар, это была первая потеря из моих близких родных.
— Как же вы продолжали сниматься, когда эта новость пришла?
— Это моя работа. Это часть нашей профессии. Входишь в гримерную, накрашиваешься, надеваешь парик, берешь себя в руки, выпиваешь крепкий чай или кофе, идешь и работаешь.
— Как вы переживали, когда сцена МХАТа, которой вы столько принесли в жертву, стала раскалываться?
— МХАТ не совсем раскалывался. Планировалась реформа. В 90-е годы все искали новые пути. Пришли понятия: «рынок», «предпринимательство», «бизнес». Олег Ефремов предложил новую структуру. Здание на Камергерском пошло на реставрацию, мы перешли на Тверской бульвар. Он придумал разделить две труппы, одну оставить на дотации с зарплатами от государства, а вторую часть поставить на хозрасчет.
— В результате разгорелся скандал. Споры длились несколько дней.
— Недель! Мы не спали, нервничали. Каждое утро мы сначала приходили на репетицию, а потом на собрание. Твои же друзья вдруг смотрят на тебя врагом, потому что ты в одной группе, а они в другой. Мы понимали, что идет внутренний раскол. Мы его не ожидали и не хотели.
— Что за история, коллективное письмо, где Ефремова обвинили в злоупотреблении алкоголем?
— Это письмо было опубликовано на передовице газеты «Правда». Его написала та группа, и тогда пошла уже такая драка — валить его. Да, мы все знали о его болезни. Но он гениальный режиссер. Тогда уже Ефремов обиделся и сказал, что не хочет с этими людьми работать. И в ударный момент он просто сказал: «Встали и пошли те, кто со мной».
— Вам не было страшно? Это же вся ваша жизнь, вы театру все в жертву принесли.
— Конечно, страшно. Но я не думала, что это конец. Я понимала, что это движение вперед.
— Сейчас, на этом витке своей жизни, что бы вы нынешняя, с вашим опытом, написали сами себе, девушке-красавице?
— То, что предначертано тебе судьбой, это твой путь. Пройди его с достоинством. То, что уготовано, никто не может заранее просчитать.
